Катя Ткаченко - Ремонт человеков[Иллюзии любви и смерти]

— Есть такая болезнь, — говорит она, — с красивым названием «витилиго». Проще говоря, депигментация кожи.

— И давно? — продолжаю я, проклиная себя за собственное любопытство.

— Давно, — отвечает Майя, — сколько себя помню. Вроде бы это на каком–то генном уровне…

— А это лечится?

— Плохо. Говорят, что помогает Мертвое море, но я там еще не была…

Мне жалко ее. Я смотрю, как она выходит впереди меня из дамской комнаты и думаю, как бы я жила с такими вот белыми пятнами. Она моложе меня, она очень красивая и у нее кожа покрыта странными белыми пятнами. Под шеей, на груди, на животе и на руках. Болезнь с красивым названием «витилиго». На моей коже таких пятен нет, на ней есть родинки, есть большие родимые пятна. Но она чистая и гладкая. Я догоняю Майю, мы входим в зал, танцующих все еще нет, хотя музыканты стараются во всю.

Мужчины курят, мы подходим к столику.

— Я хочу танцевать, — говорю, пристально смотря на мужа.

Он отвлекается от разговора и говорит, что если попозже, а пока он не хочет.

— Я хочу танцевать! — продолжаю настаивать я.

Н. А. смотрит на Майю, а потом на меня.

Я тоже смотрю на Майю и думаю, насколько будет странным, если я приглашу танцевать ее.

Я не понимаю, зачем она показала мне в туалете белые пятна на своей коже, она просто могла промолчать, когда я предложила ей подтянуть рукава платья.

И я чувствую себя виноватой, мне хочется как–то искупить свою вину.

Вот только поможет ли ей, если я пойду с ней танцевать, но женщины должны танцевать, даже если мужчины предпочитают этого не делать.

— Ты не против? — говорю я Майе.

Мы выходим на площадку, музыканты играют что–то тихое и медленное.

Если бы это была быстрая музыка, то мы могли бы танцевать на расстоянии, а так мне приходится чуть ли не прижаться к ней, как будто я танцую с мужем.

Или с другим мужчиной, руки которого обнимают меня и порхают по моей спине.

Я никогда не танцевала с женщинами. Такое было только очень много лет назад, когда я была еще девочкой. Девочка танцевала с девочками и это было нормально. А сейчас я танцую с женщиной. Она выше меня, ее руки порхают по моей спине. Одна ладонь уютно пробегает по позвоночнику, другая бродит по талии. Я чувствую запах, которым сегодня пахнет Майя, от него кружит голову. Ее грудь упирается в мою и это меня волнует. Мне становится страшно за тот дьявольский расклад, который выпадает на картах, что выбросили на стол двое мужчин, пьющих сейчас коньяк и смотрящих на то, как их дамы кружатся в медленном танце посредине почти пустого ресторана. И самое отвратительное во всем этом, что Майя мне нравится. Мне хочется прижаться к ней еще сильнее, мне хочется обнять ее как можно крепче. Мне хочется помочь ей, и этим спастись самой. Может быть, ее тоже хотят убить. Может быть, этот вечер для этого и придуман. Может быть, даже то, что я пошла в контору Седого я приобрела там этот чертов кубик — тоже часть хитроумного плана, и я догадываюсь, в чьей голове он зародился.

Явно, что не в голове моего мужа.

— Девочка, — говорит мне Н. А., когда мы с Майей возвращаемся к столику, обе смущенные, но довольные, и я прошу мужа налить мне еще немного вина, — девочка, у нас к тебе есть одна просьба, Феликс в курсе…

— Да? — спрашиваю я и делаю невинные глаза, хотя это и не просто в мои тридцать шесть.

— Понимаешь, у Майи есть определенные проблемы со здоровьем и ей надо бы съездить на пару недель полечиться…

— Да? — продолжаю поддакивать я, не понимая, куда он клонит.

— Майя боится ехать одна, а я сейчас… — и Н. А. печально ухмыляется, как бы предлагая мне самой продолжить оборванную фразу.

Ты, старый павиан, хочу сказать я, мой долбанный папаша, устроившийся в этом кресле–каталке, я прекрасно понимаю, что из тебя сейчас никакой компаньон в любых поездках, но я то тут причем? Я совсем не рассчитывала на то, что мне придется куда–то ехать, тем более, что мне ведь еще не сказали, куда…

— Ты отдохнешь, — говорит мне мой муж голосом человека, уже все решившего за меня. — И потом — тебе ведь там нравится…

— Где это — там? — капризным голосом спрашиваю я, удивляясь тому, что Майя молчит.

— В Израиле, — говорит Н. А. — Майе надо провести пару недель на Мертвом море, мы тебя очень просим…

— На самом деле, — говорит мой муж, — Николай Александрович тебе все оплачивает, да и визы уже есть, и билеты заказаны…

Мне хочется ему сказать, что он мог бы предупредить меня раньше.

Так же мне хочется сказать, что Израиль сейчас — не лучшее место, куда можно отправить жену на отдых.

Пусть даже жена эта считает, что ты хочешь ее убить.

Хотя последнее во всей этой схеме — самое логичное.

Случайный выстрел палестинского снайпера и никакого ножа не надо.

— Ты согласна, девочка? — спрашивает Н. А. пристально смотря мне в глаза.

Я гляжу на Майю и жду.

Майя краснеет и чуть заметно кивает головой, будто говорит мне: — Не отказывайся, я тоже прошу тебя.

Муж прикуривает очередную сигарету, видимо, нервничает.

Они так и не сказали мне, кем приходится Майя Н. А.

Но у меня будет время узнать это.

Принимая рядом с ней солнечные ванны на Мертвом море.

— Согласна, — решительно говорю я, и вдруг понимаю, что ситуация окончательно вышла из–под моего контроля.

В двенадцать гаснут фонари… А зажигаются они в восемь… Если мне что и хочется знать, так это то, когда засыпают рыбы в бассейне… И где они спят: у дна, у поверхности, в углу, в центре… А может, они делятся по породам и цвету — маленькие и голубые в центре, большие и красные — в углу… В углу или в углах… В каждом по рыбине и одна в центре, итого пять, хотя на самом деле их больше, но я не считала… Правда, не удержалась, и покормила крошками… Они продолжали говорить, они — это Н. А. и муж, мне было лень слушать, ситуация вышла из–под контроля, все пошло вкривь и вкось, что будет то будет, в двенадцать гаснут фонари… Когда ты едешь в машине домой после ресторана, то думаешь об очень странных вещах… Например, пытаешься вспомнить, какую рыбу ты ела, когда была в Израиле. Вопрос из кроссворда: вкусная, пресноводная и почти без костей, но не форель… Форель я ела сегодня, совсем недавно, она все еще уютно живет в моем животике, мне хочется его погладить, мне хочется, чтобы он его погладил… Несмотря ни на что… Смотря не… Не смотря… Он на меня не смотрит, он опять смотрит в окно, за которым лишь серые тени и темные улицы, да редкие, редкие окна… Те, которые горят, в которых — свет… Остальные — темны. Темные, мрачные, погашенные… Окна, в которых спят или окна, за которыми никого нет… На самом деле я боюсь ехать, но думать сейчас мне об этом не хочется… Это было давно, очень давно, в королевстве у края земли… В прошлый раз я ехать не боялась, но прошлый раз был совсем в другое время… Хотя время всегда другое, два дня назад, когда я пошла к Седому, оно тоже было другим… Интересно, что сейчас делает Седой? Скорее всего, спит, и у него тоже безжизненное окно… У нас дома тоже безжизненное окно, пока… Пока оно безжизненно, но это не надолго… Еще два поворота, а может, что и три… Посмотри на меня и скажи мне хоть что–нибудь… Например, что я была сегодня очаровательна и что ты за меня рад… Ты счастлив, что у тебя такая жена, ты в восторге… Не смотри на эту темную улицу, смотри на меня, хотя все это бесполезно, вообще все бесполезно, ко мне вновь подбирается отчаяние… На мягких лапках, вкрадчивыми шагами… Вкрадчивое, мягкое отчаяние… У Н. А. временами такой же вкрадчивый голос, а у Майи — отчаянный взгляд… И белые пятна на смуглой коже… Странно, что у нее смуглая кожа, если бы она была белой, как и положено женщине с такими рыжими волосами, то пятен бы не было видно… Я никогда не слышала о такой болезни… «Витилиго»… Я вообще не люблю слышать о болезнях… Слышать и слушать… В машине тихо, муж попросил шофера выключить радио… Слишком много музыки было в ресторане… Всего четверо, а так громко играли… Они играли. А мы танцевали, один танец, другой, третий… Молчаливая Майя с зелеными глазами, несчастный Н. А. с вкрадчивым голосом… Когда вкрадчивым, когда — властным… Я никак не могу представить себе своего мужа, занимающегося любовью с Н. А…. Я вообще не могу себе представить, как мужчины занимаются любовью… Как женщины — могу, хотя сама и не пробовала… Хотя все идет к тому, все ведет к тому, все предопределено, даже то, что я все равно люблю своего мужа… Я люблю тебя, только я об этом молчу… Сегодня я об этом молчу… Пока молчу… Ты смотришь за окно, ты устал… Я хочу представить, как ты занимаешься любовью с Н. А…. Или занимался: наверное, это было давно… Это явно не о тебе он написал тот рассказ… Это не ты его бросил, хотя может, что и ты… Для этого надо иметь особые мозги — чтобы так понимать красоту мужского тела. Когда один мужчина так чувствует красоту другого мужского тела. Я чувствую красоту женского тела и чувствую красоту мужского, но я женщина… Хотя кто говорит, что мужчинам этого не дано… Совсем скоро мы подъедем к дому, темная улица, серые тени, погасшие фонари… Они гаснут ровно в двенадцать, а зажигаются в восемь… Это — вечером, утром — не знаю, утром я сплю, порою — долго, порою — нет… Кубик Седого опять все молчит, за Майей с Н. А. приехал небольшой микроавтобус… Целый микроавтобус приехал за Майей с Н. А… Видимо, он состоятельный человек, только какая мне разница, откуда у него такие деньги… Я никогда не стану его наследницей, пусть даже он и мой отец… Когда я его вижу, то об этом даже не думаю… И это странно… Я столько лет искала отца, хотя искала ли я его? Я ничего не могу понять, но мне сейчас хорошо, в первый раз за последние дни я такая мягкая и пушистая… Дурацкая фраза… Мягкая и пушистая с толстым животиком… Мне надо, чтобы его погладили, я хочу, чтобы его погладили… Не смотри в окно, скажи мне хоть пару фраз… Приехали, говоришь ты водителю, водитель тормозит у самого подъезда… Это было давно, очень давно, в королевстве у края земли… Сколько раз мы приезжали так домой? Наверное столько же, сколько занимались любовью… Или чуть больше… Или — меньше… Я не чувствую холода, я чувствую лишь то, как у меня ослабли ноги… И я устала… Немного, чуть–чуть… Интересно, к Майя вкатывает Н. А. в их квартиру? Лифта там нет, там широкая лестница… У нее, наверное, сильные руки, хотя я этого не почувствовала… Сейчас я знаю другое: они у нее нежные, моей спине было хорошо, когда она обнимала меня… Мы танцевали, одни мы…На нас смотрели… Они разговаривали, а мы танцевали… Если я выживу, то опять пойду к Седому и скажу ему, что у него самый дурацкий кубик на свете… То работает, то нет… И мне это не нравится… Если вещь работает, то она должна работать… Мне придется предъявить Седому рекламацию, так это, по моему, называется… Мы входим в лифт, я держусь за твой локоть… Я придерживаю тебя за локоть… Нет, я не много пила, я могу еще… Чуть–чуть… Я хочу еще… Чуть–чуть… Ты мне расскажешь про Н. А.? Это не вслух, я никогда не скажу этого вслух, я научилась молчать, я научилась набираться терпения… Я набралась терпения и я жду… Я жду, чем все это закончится… Мой муж хочет меня убить — так я сказала Седому и до сих пор не отказываюсь от своих слов… Мы выходим, я смотрю на твою широкую спину… За ней так уютно… За ней должно быть так уютно… Уютно ли мне за ней? Помоги мне снять плащ и обними меня… Последние два слова не проговариваются, плащ снимается и вешается на плечики… Я скидываю туфли и иду в комнату… В гостиную… В залу… Отчего–то после ресторана у меня всегда кураж… Женщина должна царствовать: в этом есть частичка правды… А может быть, что и больше… Я не представляю, как окажусь на две недели наедине с Майей, я могу сойти с ума… У нее красивая смуглая кожа и странные белые пятна… И я до сих пор не знаю, кто она такая и почему живет с моим отцом… Она живет с моим отцом, но в качестве кого? Мне могут сказать, что она сиделка, что она секретарша, странный рассказ, в котором ее убивают, зачем ему понадобилось писать такой и зачем надо было мужу хранить его на дискете? Во всей этой истории много неясного, я надеялась на кубик Седого, но он опять ослеп. И оглох. Мертвый кубик, хотя, скорее, что спящий… Как рыбы в бассейне, большие рыбы и маленькие рыбки… Я ела рыбу, рыба называлась форелью… Я ела форель, Майя тоже ела форель… Такую же, как и я… Мы обе ели форель… В душ? Кто первым? Иди ты, если хочешь, тебе завтра на работу, а мне собираться… Я пока разденусь и посмотрю телевизор… Они сделали все, они успели все, он даже нашел мои фотографии, пригодные для виз, и мой загранпаспорт… А значит, этой идее чуть ли не месяц, не меньше… Они планировали мою жизнь, а я об этом ничего не знала, хотя это и к лучшему, сейчас мне кажется, что все к лучшему, по крайней мере, там тепло, там уже почти жарко, там нет ни дождя, ни — тем более — снега… Я устала от зимы, я устала от этой безалаберной весны… Когда то дождь, то снег с дождем… Мне не хочется раздеваться, мне хочется, чтобы меня раздели… И на руках отнесли в постель… Иногда этого хочется, но раздеваться придется самой… Интересно, Н. А. способен раздеться сам и сам принять душ, или Майя помогает ему делать это? И моет его, намыливая ему тщательно между ног? Я все равно не успокоюсь, пока не узнаю всю правду, хотя бы о том, делали ли они это с мужем или нет… Только сейчас мне все равно, у меня начинают закрываться глаза, я чувствую, что безумно хочу спать… Но не должна… Я не должна сегодня так засыпать, мне надо успеть еще кое–что… а значит, мне надо еще выпить, чуть–чуть… И не кофе, ни чая… Выпить немного вина и принять душ… Скоро он освободит его и я смогу пойти в ванную… Я раздеваюсь, я медленно стягиваю с себя свое черное платье… И чуть пританцовываю при этом… Чтобы не спать… Я исполняю стриптиз… Для себя одной… Я поглаживаю опять свой набитый форелью животик… Форелью и греческим салатом, потом был еще вкусный десерт… Фрукты под сбитыми сливками, от мороженного я отказалась, хотя кофе, все же, выпила… Поэтому сейчас лучше еще вина… И снова белого, вон из той, початой бутылки… Треть бокала — и хватит, иначе голова утром будет болеть… Он закончил принимать душ, слышно, как выключил воду… Сейчас он долго будет вытираться, а потом выйдет из ванной… Скорее всего, что голым — чтобы тело дышало. Дышало и отдыхало. Платье надо повесить в шкаф, но мне лень, можно просто бросить на кресло — утром уберу… И белье можно не убирать, хотя я его еще не сняла… Разденусь в ванной, когда он ее освободит… Дурацкая музыка по телевизору, она гораздо хуже, чем та, в ресторане… Музыка для совсем юных, не для меня… Он выходит из ванной и идет в спальню, я смотрю на его все еще сохранившую загар голую спину и белые ягодицы… Я сейчас, зачем — то говорю ему вслед… Мне хочется, чтобы он меня дождался, чтобы он не уснул так быстро, как вчера… Это было давно, очень давно, в королевстве у края земли… Опорная точка, странная фраза, напрочь поселившаяся в мозгу… В той его части, которая бодрствует. Левая опять темна, левая вновь погружена в черноту. Правая залита светом, хотя он тоже меркнет. И в правой поселилась фраза. Я снимаю лифчик, стягиваю колготки и трусики. Я все еще не подбрила ноги, хотя хотела это сделать еще утром. Но уже вечер, точнее ночь. Уже опять завтра. Совсем недавно было сегодня, потом этим сегодня стало завтра. Наверное, Майя уже успела помыть Н. А. и принимает душ сама. Или приняла. Там, на Мертвом море, мы будем принимать душ в какой–то определенной последовательности. Вначале — я, потом — она, вот только с кем она оставит Н. А.? Я чувствую, что начинаю нервничать — он с кем–то должен остаться, кто–то должен за ним ухаживать, отчего это не приходило мне в голову? Мой отец беспомощен, он может передвигаться лишь в кресле–каталке, ему надо ходит в магазины, ему надо готовить еду, его надо возить в туалет, за ним надо убирать… Может ли он ходит в туалет сам? Скорее всего, что он кого–то наймет на это время… Он состоятельный человек, он может себе это позволить… Например, наймет моего мужа… Мне становится смешно, проще представить, как они занимаются любовью, чем то, как мой муж ухаживает за инвалидом. За паралитиком. Я включаю воду и делаю ее совсем горячей, от горячей воды я взбодрюсь… Одиночество в ванной — лучшее одиночество на свете… Я намыливаю грудь и думаю, что мне хотелось бы иметь грудь Майи… Она у нее красивая, красивее, чем моя… Несмотря на белые пятна… Я тру соски и чувствую, что они твердеют… Мне хочется, мне безумно хочется, конечно, я могу сделать это сама, но не буду… Если он даже уснул, то я разбужу его… Я хочу, чтобы он сказал мне три слова… Только три… Я люблю тебя… Если заменить второе, то получится совсем другая фраза… Я убью тебя… У тебя есть нож, он лежит в столе, пойди и возьми… Лобок тоже начал обрастать, надо бы до отъезда привести себя в порядок… Сходить в парикмахерскую, подстричься, подкраситься… Я хочу уехать красивой… Иногда я люблю себя, иногда — я себя ненавижу… Сейчас люблю, но хочу, чтобы и ты любил меня… Я намыливаюсь вся и долго смываю с себя пену… Вода горячая, кожа краснеет, но мне хорошо и я чувствую, что спать совсем не хочется… Что–то будет, что–то произойдет… И совсем не обязательно то, чего ты ожидаешь… Я так и не узнала, чем на самом деле занимается Н. А., я догадываюсь, что он не только пишет книги… Хотя — какая мне разница? И вообще — это был странный вечер, надо признаться… Самой себе… Главное в том, что мне сейчас не столько страшно, сколько любопытно, я опять как маленькая девочка, которая хочет заглянут в будущее… Есть ли оно у меня? Мне пора выключать воду, мне пора выходить… Если я хочу сделать то, чего хочу… Добиться того, чего надо… Я хочу услышать три слова, мне это необходимо… Мне необходимо услышать, что ты меня любишь… Простое желание, но ради него я сегодня готова на все… Телевизор все еще включен и все еще играет дурацкую музыку, я не могу найти пульт, не помню, куда положила… Наверное, здесь, под платьем… Я не одеваюсь, я иду по квартире. Накинув на себя полотенце… С мокрыми волосами, которые надо бы просушить феном… Почти в час ночи… Он проснется и будет ворчать… И тогда ничего не получится… План не удастся… Никогда не один мой план не удается, всегда удаются лишь его… Поэтому он — муж, мужчина, мачо натуралис… А я — женщина, хотя про нас говорят, что мы можем добиться всего, чего захотим… Но сушить голову все равно надо, можно это сделать в ванной, закрыв дверь… Плотно закрыв… И включив фен на полную мощность… Жизнь состоит из такой вот фигни, я это давно поняла… Ванна, завтраки, сушка головы, работа, если ты работаешь, магазины… Иллюзии и ожидание смерти… Ты сушишь голову и не знаешь, когда и как это случится, хотя об этом лучше не думать… Голова уже сухая, надо намазаться кремом и быстро идти в спальню… Быстро… Я могу идти быстро, хотя не хочу… Майя помыла Н. А. и Майя легла спать… Седой спит, как и его кубик… Мой муж тоже спит, он опять лежит на спине… Я приподнимаю его одеяло и смотрю на его промежность… Безволие посреди черного куста: внезапно меня это развлекает и я улыбаюсь. Хихикаю. Чуть посмеиваюсь. Он спит и ни о чем не догадывается, но сегодня я не буду ждать. Я вообще больше не хочу ждать. Самолет может разбиться и я хочу услышать эти три слова. И сама их сказать. Мне это надо, мне это просто необходимо… Я зарываюсь головой в его курчавую черную поросль, мне абсолютно не стыдно, что я делаю все это не по его прихоти, а по своей… Он сам сделал меня такой, он сам научил меня… Рыба широко открывает рот, рыба делает вид, что дышит ртом… Водоросли колышутся и становятся жесткими, у них солоноватый, как и положено в соленой морской воде, вкус, водоросли перерождаются в жесткий роговидный отросток, который все набухает и набухает в воде… А рыба все шире открывает рот: питательный планктон с массой воды попадает в пасть и оседает в желудке, а вода фильтруется через жабры… Я чувствую, что мне надо остановиться, он проснулся, он уже не спит, я слышу его сладкое ночное бормотанье, мне хочется спросить, было ли тебе так же хорошо с Н. А., но для этого рыбе надо отплыть от куста, а ей этого не хочется и тогда я перестаю быть рыбой и становлюсь просто черной бездонной расселиной, позволяя ему начать исследование собственных глубин… Он дышит мне в ухо, он покусывает его, я пытаюсь поймать его губы, его тяжелое тело придавило меня к кровати, почти что расплющило, сделало плоской, но мне необыкновенно уютно, мой фавн, мой прекрасный мальчик, мое наслаждение, но я молчу, я жду, когда он произнесет эти три слова, пусть даже с заменой одного на другое, ведь сейчас он действительно убивает меня, он делает меня кем–то другим, отчего–то такого еще не было никогда, за все те тысячи соитий, что мы производили с ним в этой жизни, он нежен и силен, он мощен и прекрасен, мне плевать на то, что кто–то еще может испытывать это с ним, кроме меня, даже лучше, если это не женщина, ревновать к мужчине — бессмысленность, если бы я могла родить, думаю я, Господи, ну сделай же так, чтобы я смогла забеременеть, понести, забрюхатеть, мужчина, спускающий в мужчину — это одно, и совсем другое — когда он это делает в женщину, особенно, готовую принять его в себя так, как это готова сделать сейчас я, когда у меня между ног уже не банальная распустившаяся роза, а настежь распахнувшая створки раковина с перламутровой мантией, где–то в самой глубине которой покоится жемчужина матки, которую ты достаешь своим каждым движением, толчком, ударом, мой рот все еще чувствует ощущение от твоей плоти, я пытаюсь поймать твои губы, я пытаюсь сделать так, чтобы ты поймался в сеть моего рта и навсегда застрял в одной из ее ячеек, Господи, продолжаю я свою молитву, ну сделай же так, чтобы это тело перестало быть бесплодным, пусть даже это ничего не изменит, это было давно, очень давно, в королевстве у края земли, и никогда ничего не получалось, не получится и сегодня, но мне хочется, мне безумно хочется, моя раковина все шире и шире отворяет створки, из нее льются потоки влаги, жемчужина внутри горячая и одновременно скользкая, такая скользкая, что твой ловец жемчуга никак не может поудобнее ухватиться за нее, но это произойдет совсем скоро, еще чуть–чуть и моя спина выгнется, дрожь пройдет по телу, и лишь тогда створки раковины захлопнутся обессиленными, а может, на это у них уже просто не хватит сил, вот только ты дышишь, ты ласкаешь, но ты молчишь, эти три слова так и остаются невысказанными, как остаются не услышанными все эти годы мои ночные молитвы, как остается бесплодным мое тело, которое никак не может забеременеть, понести, забрюхатеть, наполни меня, шепчу я, затопи меня, залей, и тут начинается водоворот такой силы, что все смешивается в одно — и стая шевелящих ртами рыб, и кусты водорослей, и бездонная щель, которая вдруг, содрогаясь, принимает в себя, и ты наполняешь меня, заливаешь, затапливаешь до краев, и застываешь прямо на мне, будто окаменев, я лежу под этой неподъемной каменной глыбой, чувствуя жар внутри раковины, и только тогда ты чуть слышно шепчешь мне на ухо: